Мстить безадресно - всем ингушам - власть не дает. Да и порывов таких уже нет: все понимают, что это как-то неправильно. Мстить власти пока плохо получается. Вот и варятся бесланцы в ненависти, как в собственном соку.

“Чем мы тогда будем лучше террористов?”

Рассказываю бесланцу Мурату Болотаевуо о претензиях местных женщин к местным мужчинам . 3 сентября он выносил детей из школы под пулями террористов. Мурата Болотаева в то время много показывали по телевизору. Знакомые подходили, спрашивали: “Мурат, у тебя там дети были?” У него детей там не было. Просто он - мужчина.

Мурат кипятится так, что чуть не бросает руль своей машины: “Они что, не знают, что люди про них говорят? Что они только в Беслане в траурной одежде ходят, а когда за границу едут, меняют ее на наряды”.

Мурата несколько минут лихорадит, потом он успокаивается, машина идет ровнее. “Хотя, если честно, чувство вины остается, - говорит он. - Ведь женщины в чем-то правы. Не отомстили мы. Теперь вот стыдно к землякам в Россию ездить. Скажешь, что из Беслана, а в ответ спросят: “Это вам там хвосты накрутили, а вы проглотили?”

Заметно, что бесланские мужчины переживают последствия теракта тяжелее женщин и детей. Мстить надо. Но кому? Ингушетии, откуда приехали террористы? “Ну, собрались бы мы в отряды, пошли бы туда. А там кого убивать? Тоже женщин и детей? Тогда чем мы будем лучше террористов?” — продолжает Мурат Болотаев.

Мстить надо. Но не дают. По дороге из Владикавказа в Беслан лежит большое село Ногир. Проживают там преимущественно выходцы из Южной Осетии. Считается, что южане горячее и воинственнее северян. В первые дни после трагедии именно ногирские активнее других призывали идти мстить. Даже начали формировать отряды по 20 человек - около ДК запись вели. Было много шума и клятв. Но вскоре, как говорят, к застрельщикам из Ногира в дома стали приходить люди в штатском. Одному, к примеру, авторитетному гражданину сказали: “Тебе ведь неплохо живется? Подумай, все может измениться”. Застрельщики перемен в своей жизни не захотели. Идея мести ушла в песок.

Верится в это без особого труда. Особенно после того, как похожую историю рассказал на суде по делу Нурпаши Кулаева - единственного, по официальным данным, выжившего террориста - один из свидетелей, собиравшийся обнародовать неудобную для следствия информацию, как боевики вскрывали пол в актовом зале первой школы и доставали оттуда оружие. Вся разница только в том, что к нему приходили люди в камуфляже.

“Все равно здесь война будет, рано или поздно”

Впрочем, ходят слухи, что кое-кто из бесланчан все-таки пытается мстить по-тихому. По крайней мере, поиск ушедших из школы террористов - а в том, что часть террористов ушла, в Беслане никто не сомневается - идет активно. Но “разменять”, как здесь выражаются, своих убитых, похоже, еще никому не удалось. Иначе в небольшом Беслане это было бы уже всем известно.

Между тем призрак Виталия Калоева (осетин, подозреваемый прокуратурой Швейцарии в убийстве диспетчера Питера Нильсена, по вине которого случилась авиакатастрофа, унесшая жизни жены и двоих детей Калоева) витает над всеми мужчинами Беслана. Редкая осетинская женщина не помянет его назидательным словом. И если бесланчанки Калоева еще не канонизировали в упрек мужьям и братьям, то только потому, что ждут от них решительных действий после окончания годичного траура. “А история про белый платок, который кавказская женщина бросает на землю, чтобы разнять воюющих кавказских мужчин, — это, извините, сказка для туристов и журналистов”, — говорит мне бесланская мать, потерявшая в теракте ребенка. Похоже на правду - в ее черном гардеробе белый платок смотрелся бы противоестественно.

В Беслане с воодушевлением рассказывают историю про некоего местного жителя, единственного из заложников, кто отказался от компенсации. Найти его мне не удалось: ни по официальным спискам, ни по народной справке. Возможно, он существует лишь как мечта о человеческом бескорыстии. Но люди комментируют эту мечту вполне явственно: “Зря не взял деньги: лучше бы нанял на них киллера и пару ингушей заказал бы”.

Под ингушами в данном случае почти все в Беслане подразумевают террористов. Однако то же самое почему-то не подразумевают ингуши. Сразу после трагических событий в первой школе челноки из Ингушетии и Чечни перестали летать за товаром в Турцию из осетинского аэропорта “Беслан”. Между тем раньше это было обычным и многочисленным явлением.

Из вузов Владикавказа исчезли студенты-чеченцы - перевелись в другие места от греха подальше. “А ингуши у нас в городе почти и не учились никогда”, — говорит Сармат, аспирант владикавказской медакадемии. Он легкомысленно для будущего медика пьет пиво - одну бутылку за другой - и глубокомысленно рассуждает о том, что христианскую Северную Осетию вскоре ожидает экспансия со стороны сплошь мусульманских соседей.

Бесланская трагедия, что там говорить, сильно осложнила и без того напряженные отношения осетин и ингушей. Целое дело - найти в Северной Осетии таксиста, который повез бы клиента в Ингушетию. Традиционный ответ: “Ни за какие деньги”. Какому водителю ни говоришь, что надо бы съездить в соседнюю республику, каждый сделает страшные глаза и, кажется, искренне спросит: “Вот так просто, без охраны?” Впрочем, тут же со словами “простым людям делить нечего” он может позвонить своему ингушскому коллеге-таксисту, затем довезти до Черменского круга - перекрестка с постом милиции на административной границе, разделяющей две республики, - и передать тебя ему с рук на руки, напутствовав его со свинцовым смехом: “Ты смотри там - если что, у меня номер твоей машины есть”.

Эльза Баскаева до недавнего времени работала редактором бесланской газеты “Жизнь Правобережья”. Она монотонно рассказывает мне, как Беслан постепенно возвращается к человеческому существованию, как обнаруживаются звуки нормальной городской жизни. Там дети начали смеяться, тут - собаки лаять, которые после теракта как будто утратили эту способность. Скоро вот, после года траура, музыка зазвучит на улицах. А потом вдруг без всякого перехода раздраженно говорит: “Все равно здесь война будет, рано или поздно. Я вот свою дочь уже в Москву отправила”.

По информации “Известий”, благотворительный фонд, из которого выплачивали компенсации бесланцам, формировался в основном за счет поступлений из резервных фондов руководителей регионов России. Иначе говоря, из неприкосновенного запаса республик, краев и областей. Регионы перечисляли сразу по 15-20 миллионов рублей. Не надо объяснять, что распорядиться выделить деньги из этих фондов и в таком объеме мог только один человек - президент страны. Похоже, обстановка на Северном Кавказе была в тот момент очень серьезной, если межнациональный пожар пришлось тушить в несвойственной российской власти манере: с помощью обильных добровольно-принудительных пожертвований.

(Кстати говоря, вопреки сложившемуся мнению о невероятной щедрости иностранцев по отношению к жителям Беслана благотворительный фонд, из которого им выплачивали денежные компенсации, почти полностью был сформирован за счет российских источников - в том числе и частных).

“Я глупая - надеялась на государство”

В бесланском интернет-клубе “Блок-пост” играют в стрелялки подростки, по какой-то причине не охваченные заграничной благотворительностью. После теракта этот клуб пользуется большой популярностью. Он оформлен в милитаристском стиле: с простреленным, измазанным искусственной кровью бронежилетом на стене, металлическими коробками для пулеметных патронов на полу, военными касками и прочей минобороновской атрибутикой.

Разрушенная первая школа сплошь исписана. Ее стены напоминают страницы гигантской книги соболезнований. Больше всего надписей с отчаянными просьбами к погибшим детям простить, что не уберегли их. Кругом всепоглощающее чувство вины. Про ингушей надписей нет. Их замещают немногочисленные и навязчиво политкорректные пожелания смерти неким абстрактным террористам. Куда-то подевались гневные обращения народа к власти. Это странно: помнится, в первые дни после трагедии фамилии президента России Путина и президента Северной Осетии (теперь уже бывшего) Дзасохова встречались на школьных стенах не реже упоминаний о террористах. Причем в схожем контексте. Кажется, здесь поработала рука опытного редактора. То там, то здесь на стенах попадаются участки, замазанные серой краской. Поверх краски надписи про директора первой школы Лидию Цалиеву. Почти все - одним почерком. Самая безобидная из них: “Лида - ты сука, ты виновата в смерти наших детей”. Похоже, кто-то пытался перенацелить гнев толпы: двух президентов почти в буквальном смысле отмазали и заменили одним директором. Версия, не лишенная правдоподобия: очевидцы говорят, что некоторое время после теракта рядом со школой торчали какие-то мужики-рабочие с банками краски. Тогда никто не мог понять, зачем. Да и не до того было.

А настенная редактура тем временем дала всходы ненависти. Директора Цалиеву народ теперь в чем только не обвиняет. И в том, что за деньги провела в школу террористов, и в том, что прятала для них в полу оружие. Мало кого волнует, что следствие никаких обвинений ей не предъявляет, и она проходит по делу как свидетель; что ее, раненую, едва ли не последней эвакуировали из здания школы; что среди заложников были ее внуки и сестра Зара, которая почти ослепла в результате ранения.

• Неужели Лида как-нибудь не предупредила бы их, если была бы в сговоре с террористами? - недоумевает преподаватель немецкого языка из пятой школы Зоя Сугарова. Она больше двадцати лет проработала в школе № 1, Цалиеву хорошо знает. Знает, что на такое она не способна.

Но в деле дезинформации какое главное правило? Правильно: чем фантастичнее обвинение, тем легче в него верят люди. Так вот незатейливо, в одночасье, из почетного гражданина Беслана, заслуженного педагога с безупречной репутацией Лидии Александровны Цалиевой слепили отъявленную пособницу террористов.

У Ларисы Сокаевой во время теракта погибла единственная дочь Альбина, ей было 12. 1 сентября Альбина уходила в школу ненадолго, игрушки на столе разбросала и записку бабушке оставила: “Ничего не убирай, скоро вернусь”. Спустя год игрушки и записка лежат на ее столе там же. Муж Ларисы после смерти дочери постоянно болеет, бабушка попала под машину, погибла.

Лариса впервые после сентябрьских событий прошлого года пришла в первую школу. Мы входим в спортзал вместе, одновременно с небольшой группой бесланчан. Вернее, в развалины спортзала. Первое, что бросается в глаза, - красочные рекламные растяжки известных телеканала и радиостанции, аккуратно разложенные на гимнастических скамейках. На растяжках каллиграфические уверения в солидарности с жителями Беслана. Кто-то рядом цедит сквозь зубы: “Уроды”. Лариса стягивает растяжки со скамеек и, скомкав, бросает их в сожженную подсобку.

Воспоминания даются ей с огромным трудом.

• Я глупая такая. Думала, сейчас нас террористы рассадят по классам, дадут попить-поесть, договорятся с властями и выпустят. Надеялась на государство.

• Не знал, что такие еще остались.

Наверное, я последняя. Знаете, я тогда работала в школе повышения квалификации железнодорожников, право преподавала. И когда мы сидели с дочерью вот здесь под бомбами, и когда ждали, что власти нас освободят, я все твердила про себя слова из какого-то учебника: гарантом Конституции у нас является президент. Не то учебник плохой оказался, не то - президент. На годовщину не надо бы ему в Беслан приезжать, - сухо говорит Лариса.

“Пока мы пожарных не побили, они не хотели к школе подъезжать, боялись”

Тут же, в спортзале, мы знакомимся с молодым человеком, совершенно седым. Вадим Фидаров, внук предпоследнего директора школы № 1 Таркана Сабанова, легендарной для Беслана личности. Таркан Сабанов проработал здесь 27 лет, отстроил этот спортзал и в нем погиб.

Вадим ориентируется на развалинах школы как у себя дома. Водит нас по ним с видом экскурсовода. Показывает, где “педалист” держал ногу на бомбе-лягушке. Прищуривается в сторону ближней пятиэтажки. Предлагает нам сделать то же самое. Потом объясняет: мертвая зона, “снять” “педалиста” в этом месте снайпер не мог.

• Видите на полу выжженные пятна. Это значит, во время пожара там трупов не было, - наставительно говорит он.

Выжженных пятен на полу спортзала совсем немного.

• А эту дыру в стене мужики штангой пробили, чтобы пожарный рукав протащить - у пожарных длины не хватило. Но на самом деле у них мозгов не хватило: за три дня ни одну свою машину водой не наполнили. Представляете, пока их наши не побили, они не хотели к школе подъезжать, боялись. Говорили, что у них нет защитной амуниции и вообще это не их дело: тушить пожар под пулями. Судить их надо.

У Вадима всегда были с собой ключи от тренажерного зала, который находился рядом со спортзалом. Он и сейчас их носит в связке на поясе. Не проходило дня, чтобы Вадим с друзьями не задержался в “качалке” допоздна.

В ночь на 1 сентября прошлого года все было как обычно. Сначала качались, потом трепались. Разошлись уже во втором часу ночи.

• Не показалось, что в школе есть посторонние? Есть версия, что одна группа террористов пробралась в здание заранее, чуть ли не за несколько дней до теракта.

— это невозможно, мы бы их заметили. Если кто-то и пробрался в школу, то только поздно ночью или утром 1 сентября.

Вадим показывает фотографию. На ней мужская баскетбольная команда Беслана, спортзал первой школы, еще не разрушенный. Вадим водит пальцем по лицам: этот сестру потерял, этот - мать, тот сам погиб. Палец упирается в молодого мужчину. Вот, говорит Вадим, единственный из бесланских милиционеров (называет фамилию), кто не побоялся дать отпор террористам, одного в первые же минуты “завалил” из табельного пистолета.

• Только фамилию его не пиши на всякий случай, отомстить ведь могут. Правда, начальство его и так давно рассекретило. Вместо того чтобы наградить как героя, проверками мучает: откуда узнал, что это террористы, почему сразу стрелял на поражение, почему был с оружием, если службу в тот момент не нес. У нас всегда так: самых достойных принижают.

“Еще 2 сентября царила неразбериха, объединенного штаба не было и в помине”

К разговору подключается средних лет женщина по имени Зара. Она была среди заложников, пока ее вместе с малолетним племянником 2 сентября не вывел из школы Руслан Аушев. Зара вспоминает, что с ней было сразу после освобождения:

• Меня начали таскать по разным службам. В ФСБ, в “Альфу”, еще куда-то. Везде задавали одни и те же вопросы. Друг у друга меня вырывали - как ценного свидетеля. Один следователь, допустим, сотрудник ФСБ, снимает показания, а другой, из “Альфы”, стоит у него над душой: “Давай быстрей, нам тоже нужно”. Первый ему отвечает: “Подождешь, мы тут не веники вяжем”. Хотя на веники было очень похоже. У оперативников я увидела какие-то чертежи. Замечаю по разговорам, что они принимают их за план здания первой школы. Но я же вижу, что это план не первой, а какой-то другой школы. В первой я училась, хорошо знаю расположение помещений. Говорю им: “Вы ошибаетесь!” А они мне отвечают, что другого плана у них нет. Пришлось мне с помощью своего знакомого доставать им тот план, который нужен. Короче говоря, еще 2 сентября вокруг школы царила полная неразбериха, все службы тянули одеяло на себя, объединенного оперативного штаба не было и в помине. Так что этот захват не мог завершиться ничем иным, кроме трагедии.

Мурат Кабоев, бывший подводник, пишет книгу о трагических событиях в Беслане. Книгу правды. К нему постоянно приходят очевидцы, делятся информацией, воспоминаниями. Выслушивая их, он часто не может сдержать слез. Хотя никто из родных у него не погиб. Недавно, после очередного заседания суда над террористом Нурпаши Кулаевым, к Мурату Кабоеву пришел мужчина, потерявший в первой школе своего ребенка. Сказал ему: “Хочу сжечь себя, правды все равно не добиться”. С тех пор Мурат Кабоев старается не плакать.